Дорога к дому (СИ) - Страница 10

Как холодно… Путник ещё плотнее закутался в полы тяжёлого, долгополого кожаного плаща и, обхватив себя руками в попытке удержать хоть немного живительного тепла, медленно продолжил путь. Очень холодно, а разум, жестокий и бессердечный разум, нашёптывает: «Это твоя душа». Не телу холодно — нет… Он встряхнул головой.

Всё ж таки прошло почти пятнадцать лет — срок немалый! Так почему же он никак не может забыть, успокоиться, зажить простой человеческой жизнью — жизнью, не связанной клятвами и обетами?.. Ведь, в конце-то концов, не он первый — не он последний, и до него были отступники и после были, и некоторым даже удавалось вполне неплохо устроиться — стать генералами или магистрами других орденов! Так почему же именно ему выпало «счастье» нести на себе крест всех отверженных, терзаться и мучиться от чувства вины за совершенную многие годы назад ошибку — и ещё больше страдать оттого, что никакого раскаяния за эту ошибку он не чувствует? Путник знал: представься ему сейчас шанс исправить её — он так ничего и не сделал бы. Никакого раскаяния! И это-то больше всего и тревожит: ведь если он оказался тогда прав, значит… Нет! Нет никакого «если». В этом мужчина был уверен как ни в чём и никогда — ни до, ни после. Он был прав! А всё остальное, все, что случилось потом… что ж: «Не делай добра — не узнаешь и зла» — так, кажется, звучит старое присловье.

Вновь лёгкая полуулыбка, но горечи в ней куда больше, чем в стоне, что так и не сорвется с губ.

Всполох ярко-красного пламени в глубине его разума, тишина — грохотом тысячи труб и барабанов Последнего Суда, что предшествует долгому посмертию — оглушает мятущееся сознание. Спокойствие. Человек заставил себя перестать думать о прошедшем, слишком поздно размышлять о том, чего не исправить. Да и какой смысл? Говорят, время лечит. Только чем глубже рана — тем больше должно пройти его, прежде чем шрам затянется. Что ж, время у него есть, и он искренне надеялся — его хватит. Ведь надежда — это всё, что осталось у него в память о минувшем…

Надежда — последнее прибежище дурака.

Незаметно для путника, погруженного в дебри безрадостных мыслей, ночь вступила в свои права, один за другим на небе вспыхивали игривые огоньки далёких светил, наполняя глубокую, мрачную синеву ореолом изысканности и загадочности. Изменились и звуки: на смену многоголосию дня пришли иные голоса, исполненные гордости, одиночества и силы. Стих ветер, столь обычный в предгорных равнинах, истончился, истаял до невесомого дуновения.

Воцарилась ночь.

Но не только время сменило свои призрачные одеяния. Новые очертания вторглись и в уже ставший привычным пейзаж. Тут и там, вдоль дороги, стали появляться изгороди, за которыми виднелись то паровые поля, то засеянные; могучие, дикие исполины — дубы и вязы — уступили место яблоням, усыпанным крошечными зеленовато-сизыми плодами — свидетельством грядущего урожая, и вишням, с уже налившимися ранним багрянцем ягодами, раскидистым грушам и черешням, с тяжелыми, клонящимися к земле ветками. И хотя нигде не было видно ни домов, ни хозяйственных построек, стало очевидно: дикие места кончились.

А значит, нужно быть предельно осторожным!

Поздно!

— Давай, у-ублюдок, шевелись, вытряхивай карманы и не вздумай рыпаться!

Путник резко остановился и принялся безмолвно разглядывал окружившую его троицу, выросшую словно из-под земли, хотя, скорее всего, они попросту прятались в какой-нибудь укромной ухоронке, возле обочины старой дороги, — благо таковых в округе было предостаточно — и поджидали припозднившегося гуляку. Хотя нет, человек с шумом втянул в себя воздух, пропитанный смрадом застарелого пота и дешевого алкоголя. Нет. Эти люди точно не были «профессионалами». Скорее уж…

— Кошель давай, голь перекатная — с уже явно различимыми нотками зарождающейся истерики в голосе потребовал от путника наиболее твёрдо стоящий на ногах разбойник, подкрепив свою угрозу яростным взмахом пистолета в дрожащей руке.

«Голь перекатная» равнодушно оторвал взор от дороги и устремил его в лицо «главаря». В глазах путника не было страха, гнева, испуга, и, если б грабители были чуть менее пьяны или хоть немного внимательнее присмотрелись к избранной «жертве», их решимость, возможно, сильно бы поубавилась, но, увы, они не смотрели.

— Глухой чево-ли, а ну…

Шепот ветра, тихий, едва различимый на самой грани слышимости… В отличие от сокрушающего порыва, обрушившегося на грабителей и впечатавшего их в камни тракта. Шёпот, растворившийся в возгласах удивления и испуга. Шёпот, исчезнувший сразу же, как только сознание оставило последнего из нападавших.

Детский трюк. Путник невольно улыбнулся воспоминаниям. Плетенье Воздуха — это был один из первых уроков, усваиваемый юными братьями-избирающими. И наименее любимый — смело можно добавить. Мало кто — даже среди будущих «приобщенных», что уж говорить об остальных! — имел склонность к работе с воздухом и ветром, и он также не был исключением, но за годы изгнания человек понял: нет бесполезных знаний. Конечно, он мог использовать множество убийственных уловок и способностей для устранения этой троицы, но зачем поджигать город, если нужно всего лишь испечь хлеб? И милосердие здесь ни при чём. Совсем ни при чем.

— Люди, — прошептал он, словно сплюнув это слово. Склонившись над одной из жертв, человек без имени поднял пистолет и привычным движением вынул обойму. Всего один патрон. Небрежно кинув обойму в полупустой заплечный мешок, он принялся осматривать оружие, но уже через мгновение огорчённо покачав головой, бросил его наземь. Пистолет был безнадёжно испорчен и, судя по пятнам ржавчины, — довольно давно. И с таким-то оружием эта троица вышла на промысел?! Путник недоуменно пожал плечами. Да у них даже ножей не оказалось! А ведь ни один нормальный человек, особенно по нынешним временам, не сунется за ворота собственного дома без увесистого тесака на поясе. Тем более в приграничных землях!