— Лейн Александер? — голос Ви`атела источал отчетливые нотки нервозности. — Вы в порядке?
— Да, — Безымянный на миг оторвался от работы и подключился к коммуникатору. — Можете поднимать…
Он не успел договорить. Платформа медленно и бесшумно скользнула вверх, унося человека прочь из инстайта.
Подъем занял немало времени, и каждый миг этого затянувшегося полета в кромешной тьме походил на пытку водой, когда капля, раз за разом срываясь с кончика крана, подобием молота бьет по оголённым нервам. Только вместо воды были усталость, опустошенность и мысли, собственные безрадостные и отвратительные мысли, пробивавшиеся сквозь щит дисциплины и тщетных самоувещеваний. «Всё будет хорошо, — беспрестанно, твердил себя Безымянный. — Техники, а Ви`ател — в особенности! — кровно заинтересованы в моём возвращении. Всё будет хорошо, хорошо…» Но другой голос, голос, прячущийся в самой глубине, там, куда не достаёт свет воли, шептал другое: «Ничего не будет хорошо! — твердил он с бесстрастной монотонностью падающей воды. — Ничего. Не с тобой. Не сейчас. Не здесь…»
Он так сильно, так глубоко погрузился в этот нелепый и изначально пустой спор с самим собой, что совершенно упустил момент выхода наружу.
Солнечный свет обрушился сразу со всех сторон. Безымянный не был готов к этому, не был, да и не смог бы подготовиться. Он знал об ухищрениях, способных приглушить боль и шок от внезапно-яростного света. Ещё в Тартре он свёл знакомство с одним из «серых» и тот, в свойственной этому народу манере, — беспрестанное брюзжание, жалобы и стенания — много поведал падшему кону об особенностях жизни во тьме. Но всё это вылетело у человека из памяти — Бездной благословленный подъём выпил из души и разума воспоминания точно так же, как «серый» выпивал бочонок пива — стремительно и досуха!
— Быстрее, лейн Александер, быстрее ради всей мудрости мира! — Безымянный невидяще завертел головой — бесполезно! Всего лишь игра теней и бликов света. — Слезайте скорее с этого… — молодой техник аж зашипел, — отвратительного агрегата! Нам нужно уходить как можно скорее!
— Вот ещё! — человек отчаянно моргал, пытаясь вернуть зрение. — Это ты давай быстрее. Садись сзади и поехали…
— Идиот! — впервые за всё время знакомства Безымянный расслышал в голосе Ви`ател нотки откровенной паники. — Ты тупой идиот! — а ещё это был первый раз, когда техник обратился к нему на «ты». — Мы не можем использовать оборудование Суффо! На нем наверняка есть сигнализационный маяк. Если мы немедленно не избавимся от этой штуковины, нас обязательно обнаружат и выследят!
Безымянный сумел таки проморгаться и теперь смотрел в лицо своему нанимателю — презабавное выходило зрелище! Бледный от природы, техник от переполнявших его эмоций покраснел, как вареный краб, что в сочетании с рыжими волосами и круглым лицом смотрелось на редкость комично — так обычно выглядят цирковые клоуны, только огромного синего носа не хватало. Человек не удержался и рассмеялся во весь голос.
Техник вновь гневно зашипел и принялся что-то настойчиво говорить — Александер не обращал внимания, не слушал.
— Сейчас не время спорить, — утерев слезящиеся — наполовину от смеха, наполовину от света — глаза, он похлопал по заднему сиденью стинера. — Залезай, поговорим в дороге.
Случайность — не что иное, как попытка ущербного разума оправдать собственную скудость.
Верховный Патриарх Сайалус Оноре де Данимар-Грегори. Из «Истактос ресиптанис».
Новенькие, сформированные по его личным меркам тяжелые доспехи матово поблескивали на солнце. Вернее, тускло серебрились только наплечники — для того, собственно, они и создавались: человека, отдающего приказы, сразу должно быть видно! Массивные, отлитые из облегченного титана, с платиновым напылением, они блекло светились, отбрасывая мириады солнечных зайчиков. Корпусные элементы и пластины экзоброни не сверкали: тёмное покрытие из алмазной паутины, адаптировавшееся к окружающим краскам, в данный момент отливало болотной зеленью — под цвет листьев карликовых, неприглядных деревьев, окружавших его, точно хоровод ярмарочных уродцев. Тяжелый и безобразный, как морда фантастической твари — из тех, о которых шепотом рассказывают родители своим непослушным чадам перед сном, — шлем, привычно прижат подмышкой левой руки. Массивные сапоги, на высокой, прошитой титановой нитью подошве, плотно облегают ноги, доходя до середины икр, и там сливаются в нанитовой сцепке с бронекостюмом.
Холодный взгляд кона обегает окрестности — уродство! Гребаное уродство: хуже, чем в Тартре; хуже, чем в Ванриамском запустенье, где он начинал службу; хуже… Хуже, чем он вообще когда-либо видел! Впереди, присев на корточки и прижав ладони к шлему, скорчился чтец, помимо основных своих обязанностей разведчика выполняющий также функции штатного «слухача». На чтеце красуется облегченная версия боевых доспехов и ещё более уродливый, чем у него самого, — шлем, заостренный к подбородку. Вот разведчик кивает, словно соглашается с кем-то, и поворачивает голову:
— Есть, сержант, — голос из-под шлема звучит глухо и неразборчиво, но большего и не требуется. И так понятно, что хочет ему сообщить… Как же его? Как?.. Ах ты ж дьяволы и бесы! Забыл. Опять забыл! — Наши на местах. Пока всё тихо. Спрашивают: когда приступать?
— Передай: пусть ждут, — его собственный голос звучит не менее глухо, чем у разведчика. Долбаная работа! Развернувшись, конфедерат, направился к небольшому холмику, виднеющемуся в отдалении, за которым располагался «штаб». О Бездна… Разве он об этом мечтал, учась в академии? Разве ЭТО заслужил после стольких лет на границе? Если б только он мог представить, ЧЕМ придется заниматься, получив долгожданное повышение — никогда не согласился бы на него… «Врешь, братец! Врешь самому себе! Ты бы согласился, согласился как миленький, даже если б знал, что придется каждый день вылизывать задницы «ба-альших начальников», резать младенцев и есть их ещё сырыми. Согласился, никуда не делся бы… — В Бездну! — А вот и «ба-альшие люди», чтоб их…»