Дорога к дому (СИ) - Страница 87

Цепочку рассуждений Дани прервал глухой голос одного из стражей:

— Младший сержант Павилос, вы можете войти.

Вот так! Дани встряхнулся и решительно направился к двери. Сколько раз за прошедшие годы он бывал в этом кабинете? Не сосчитать! Сколько раз нудные совещания и анализ текущей обстановки оборачивались здесь дружескими попойками и беззлобным выяснением отношений, где ранг и родовые связи не играли никакой роли. Весело, шумно, уютно! Пожалуй, нынче был первый случай, когда Дани переступал порог этого кабинета со столь тяжелым камнем на сердце, столь явственным страхом и нервозностью. Даже в самые первые свои дни в семьдесят седьмой, когда эту комнату занимал предшественник Аакима — грозный и безжалостный Вард Грегори, — не испытывал Павилос, являясь пред очи сурового гроссмейстера, столь тягостного комка чувства, как сейчас. Будь его воля — Дани предпочел бы избежать грядущего разговора, а кто бы не предпочел?! Но этот разговор был необходим, как бы там ни пошло и какие бы кары верховное командование ни порешило своим долгом возложить на нерадивого младшего сержанта! — необходим для самого Дани, для его ребят — павших и выживших!.. «Кара»… неужели его ждет «Кара»?..

Рабочий кабинет гроссмейстера Сениса не производил своим внешним видом особо изысканного впечатления на посетителей. Отчасти это объяснялось привычками самого хозяина: Ааким слыл человеком в личном отношении неряшливым и безалаберным. Оттого ставший уже притчей во языцех беспорядок, где самым немыслимым образом перемешивались как вещи вполне привычные — вроде проекторов, документов и оружия, так и совершенно излишние — винные бутылки всевозможных типов, покоившиеся на специально сконструированном стеллаже в дальней части комнаты, или же полторы дюжины залитых стеклом рам, в которых навечно застыли в бесконечном полете сотни бабочек чуть ли не со всей Терры, — производил весьма неоднозначное впечатление на человека, впервые оказавшегося здесь. Но Дани уже давным-давно приноровился к привычкам своего начальника, знал, чего следует ожидать, и потому сразу же, как только переступил порог кабинета, насторожился: в комнате царил удивительно неуместный и даже несколько показной, образцовый порядок! Бабочки исчезли, упорхнули вместе с витринами, и лишь крюки, вбитые в стену, уверяли, что совсем недавно на них что-то висело; от пыли и мусора не осталось и следа; немногочисленные бронзовые и серебряные безделушки блестели так, что делалось больно глазам. Книги стояли на полках, а не валялись, где придется, бумаги и донесения лежали в аккуратных стопках, информационные кристаллы покоились в ящиках-накопителях. И что самое поразительное — на окнах появились занавески!

За столом с двумя массивными тумбами, заваленным множеством бумаг, удобно расположившись в мягком кресле, сидел невысокий моложавый мужчина с седеющей, короткой шевелюрой, узкими черными глазами с набрякшими веками, холеными тонкими руками. И это был совсем не Ааким Сенис. Последний — здоровенный мужик с простоватым, открытым лицом и львиной, растрепанной шевелюрой — стоял возле винного стеллажа в дальнем углу комнаты и, судя по выражению лица, явно чувствовал себя не в своей тарелке, желая оказаться хоть на передовой, только б не здесь, что было совсем не удивительно, учитывая личность того, кто сейчас занимал его место. Кроме них в комнате находился ещё один человек. Высокорослый, статный, горделивый мужчина средних лет, с длинными белыми волосами, доходившими до середины спины, и коротенькой, окладистой бородкой. Он стоял у высокого, но узкого оконного проема, больше походившего на бойницу, устремив взор на открывавшийся с высоты восьмого этажа цитадели окрестный вид, и лишь при появлении Дани на миг прервал свое созерцание, одарив младшего сержанта коротким равнодушным взглядом. На нем были свободные одежды насыщенных черных тонов, с золотым узором по отворотам широких рукавов и эмблемой в виде широко открытого глаза на груди. На безымянном пальце левой руки у него поблескивало платиновое кольцо с восемью загнутыми посолонь шипами — отличительный знак Высокого ваятеля. На правой — словно зеркальное отражение — сверкало точно такое же кольцо, но с гравировкой в виде шестиугольника — символ шанарет`жи, «Внутреннего Круга», маленькой группы доверенных лиц самого Верховного Патриарха. Точно такое же кольцо с шестиугольником было и на руке сидевшего за столом коротышки — самого Горгида са`а Тэрина, правой руки Верховного Патриарха, главы разведывательного управления филиала.

Все эти мелкие детали Дани подметил за то невероятно короткое время, что потребовалось ему на проход от двери до рабочего стола, возле которого он и застыл, вытянувшись по стойке «смирно», со сведенными на груди крест-накрест руками. Ровно одиннадцать шагов.

Светло-карие глаза младшего сержанта встретились с черными, по-змеиному бесстрастными и холодными очами шпиона. В комнате как будто повеяло холодом самой Бездны, даже занавеси на окнах — старые, давно не стиранные и порядком выцветшие на солнце, — словно затрепетали под действием этого несуществующего холода. Внешняя невозмутимость очень нелегко давалась Дани, не привыкшему к столь пристальному вниманию со стороны высокопоставленных конфедератов к своей скромной персоне. Внутри у него все как будто заледенело и сжалось в тугой комок оголенных нервов. Ощущение было такое, словно огромный, способный заглотить всего тебя целиком единым махом, удав разглядывает тебя, решая: то ли отведать на вкус твою плоть прямо сейчас, то ли повременить немного, дав время насладиться последним глотком жизни обреченного. Весьма неприятное чувство!